Высота Александра Зиновьева. Часть вторая
«Мы суть характерный продукт революции – ее самый чистый и лучший продукт, но продукт двойственный – продукт легенды революции и ее реальности. Мы впитали в себя легенду революции, но восстали против ее реальности. И теперь мы защищаем не Сталина и сталинизм, а наше собственное участие в этой эпохе», – эти слова Александр Зиновьев написал в своей социологической повести «Нашей юности полет», в 1982 году в Мюнхене, находясь в эмиграции. Об Александре Зиновьеве и о поколении середины прошлого века я продолжаю ранее начатый разговор с председателем Постоянной комиссии по образованию, культуре и науке Палаты представителей Национального собрания Республики Беларусь Игорем Марзалюком.
ПРЕСТУПНЫХ ЭПОХ НЕ БЫВАЕТ
– Игорь Александрович, почти все из того, о чем писал Александр Зиновьев, до сих выглядит парадоксальным и не до конца осмысленным сегодня. Он – антисталинист, ни разу не оскорбивший Сталина ни фразой, ни словом, даже находясь в эмиграции. В чем феномен Александра Зиновьева?
– Во времени, в котором он жил. На его поколение пришлись все противоречия не только нашей национальной истории первой половины ХХ века, но и всей мировой. Это было тоталитарное время, которое стало на очень коротком, но предельно трагическом промежутке временем поиска альтернативы всей системы общественной жизни. Любой исследователь прежде всего живой человек, и он воспринимает и принимает мир сквозь призму своего личного опыта, а у Зиновьева личный опыт по жизни был всегда на грани. Понятие «конформизм» – это не для него. Из социального низа до мирового признания – такой путь проходили только единицы.
– К примеру, Максим Горький. Но в конце жизни ему все же пришлось принять предложение Сталина и вернуться в Советский Союз. С беспокойной европейской жизнью он решил расстаться, бытовые вопросы взяли верх над великим писателем.
– Не совсем так. В начале прошлого века Горький был одним из самых высокооплачиваемых авторов. Но у него «на руках» было большое семейство, которое нужно было содержать. Он понимал, что, когда его не станет, в Европе им придется очень тяжело в бытовом и материальном плане. Было и сугубо личное – он всегда оставался русским писателем. А вся его общественная и литературная деятельность после возвращения в СССР, справедливо критикуемая сегодня многими, была его внутренним убеждением. Горький, пройдя путь от социального дна общества до вершины мировой славы, полагал, что это под силу каждому. Зиновьев и Горький все же разные величины и по происхождению, и по личному опыту, и по роду деятельности. С точки зрения литературы Зиновьева, а конкретно его социологический роман «Зияющие высоты», можно сравнивать с гоголевскими «Мертвыми душами». Но не по литературной стилистике – здесь Гоголю нет равных, – а по социальному срезу того общества, который они описывают.
– Еще задолго до перестройки, когда стало возможным обсуждать публично трагические события 30-х годов прошлого века в нашей стране, Зиновьев дает свое объяснение этому общественному феномену. В чем значимость оценок Зиновьева?
– В его непредвзятости. Вот что он писал в 1982 году: «Стало привычным штампом рассматривать сталинскую эпоху как эпоху преступную. Это грубое смешение понятий. Понятие преступности есть понятие юридическое или моральное. Оно по самому своему смыслу неприменимо к историческим эпохам, к обществам, к целым народам. Сталинская эпоха была страшной и трагической эпохой. В ней совершались бесчисленные преступления. Но сама она как целое не была преступлением. И не является преступным общество, сложившееся в эту эпоху, каким бы плохим оно ни было на самом деле. Трагичность сталинской эпохи состояла в том, что она навеки похоронила надежды на идеологический земной рай, построив этот рай на самом деле. Она обнажила подлинную страшную сущность многовековой мечты человечества». Что Зиновьев имеет в виду? Да то, что мир несовершенен, и светлый идеал при попытке претворить его в реальной жизни на практике, ведет к очень трагическим последствиям.
– Для меня до сих пор остается некой загадкой, почему Александр Зиновьев весь свой анализ сводит только к социальным отношениям в обществе. Нигде я не встретил ссылок, не говоря уже об анализе, на работы Зигмунда Фрейда или Конрада Лоренца. Я убежден, что не знать их работ он не мог. В чем причина, на Ваш взгляд?
– В его личном жизненном опыте. Его с полным основанием можно назвать альтруистом. Он вырос в такой нищете, которую мы сегодня с трудом можем себе представить. Вся его собственность в молодости в плане личных вещей, не говоря уже о чем-либо другом, укладывалась в формулу: все свое ношу с собой. Его воспоминания о том, как он в первый раз надел носки в студенческие годы, сколько раз он их штопал, перелицовывал, берет за живое. В этой мелкой детали, которой он уделяет целую страницу в своей книге, нет ничего унизительного, она своего рода является мелким, но очень ярким штрихом бытовой составляющей того времени. Его интересовал исторический процесс. Вот что он писал: «Стройка была пустяковая, даже бессмысленная с экономической и иной практической точки зрения. Но именно в этом был ее великий исторический смысл. Она была прежде всего формой организации жизни людей и лишь во вторую очередь явлением в экономике, в индустрии». В этом положении, повторяющемся практически во всех его работах, скрыта главная причина экономических неудач всего советского периода. Маркс все же был прав – в реальной жизни мы все материалисты и базисом является экономика, от этого никуда не уйти.
КВАРТИРУ ДАЛ КГБ
– В его личной жизни есть один очень забавный и трогательный факт – свою первую квартиру Александр Зиновьев получил после беседы в Комитете государственной безопасности. Точнее, после встречи с сотрудником пятого главного управления, курирующего вопросы идеологии и культуры. Это случайность или закономерность того времени?
– К середине 60-х годов прошлого века Зиновьев – всеми признанный философ. Его больше всех цитируют на Западе, приглашают на разные конгрессы и форумы. В 1967 году он получает приглашение на один из конгрессов, но его не выпускают из страны. Это было сложное во всех отношениях для него время. Его выдвигали на Государственную премию СССР и не дали ее, выдвигали членом-корреспондентом Академии наук СССР и не избрали. Он понимал, что корни его личных проблем лежат в профессиональной среде, к которой он принадлежал. И он решил бороться. На его обращение о причинах отказа последовало приглашение в КГБ. В результате беседы оказалось, что он числится агентом ЦРУ и дал свое согласие работать на американцев. Формальным поводом послужила анкета, которую он заполнил для ученого, который был незадолго до этого в СССР. Во время беседы все неясности были сняты, а в конце офицер КГБ спросил у него, как дела в смысле организации быта. У профессора, заведующего кафедрой Московского университета все должно быть в порядке в этом плане. Ответ Зиновьева, что он мыкается по съемным квартирам и никогда не имел своего собственного угла, обескуражил сотрудника КГБ.
После беседы он пошел гулять с будущей женой по Москве. Работники Московского горисполкома с ног сбились, разыскивая его, чтобы вручить ордер на квартиру. Парадокс времени – ходатайства секретаря ЦК КПСС с просьбой о выделении квартиры оставались без ответа, а просьба рядового, а может быть и нет, кто знает, сотрудника КГБ была удовлетворена сразу. В их московской квартире по улице Вавилова, дом 44, корпус 4 бывали люди эпохальные: Эрнст Неизвестный, Мераб Мамардашвили, советский и британский философ Александр Пятигорский, Юрий Замошкин, социолог Борис Грушин, советник Горбачева, академик Иван Фролов, писатель Венедикт Ерофеев, автор эпохальной поэмы в прозе «Москва-Петушки».
– Но после выхода «Зияющих высот» все друзья внезапно испарились. Как Вы думаете, одиночество для Зиновьева было естественным состоянием?
– Здесь все сошлось в одном месте и сразу. Зиновьев знал себе цену и людям, его окружавшим. Кандидатская диссертация, написанная на тему «Капитала» Карла Маркса, вызвала фурор. Ее разрешили защитить и сразу же засекретили. До начала 90-х годов прошлого века ее не было в открытом доступе. Но что самое интересное, самую большую помощь в защите диссертации оказали люди, считавшиеся сталинистами. В частности, Георгий Александров, бывший министром культуры СССР и директором Института философии Академии наук СССР. После сексуального скандала он был направлен в Минск в Институт философии и права Академии наук БССР. Александров был человеком своего времени, это была эпоха без полутонов с запредельными рисками за неверно сказанное слово или поступок. Но она рождала, независимо от наших сегодняшних оценок, людей, способных на поступок и уважавших интеллект.
ЗИЯЩИЕ ВЫСОТЫ
– В чем, на Ваш взгляд, настоящий смысл первого социального романа Зиновьева?
– В попытке понять то время и свое место в нем. «Зияющие высоты» – литература экстремального уровня, когда автор понимает, что он останется один против всех, и добровольно отключает в себе все инстинкты самосохранения – он живет в логике времени. «История подобна реке: она течет туда, куда можно течь. Она течет в «социальные» дыры. Она течет в силу законов тяготения». Зиновьев описывает профессиональный мир, в котором живет, и снимает с него позолоту, в «Зияющих высотах» каждый узнает себя, а это были люди первого ряда в академической среде. Либеральную фронду диссидентствующей интеллигенции на кухнях и кукиши власти в кармане он не признает.
– Чувство неукорененности в городском обществе, быстрая модернизация, когда человек вырывается из привычного круга, находящегося внизу социальной лестницы, брошенный учиться и ставший носителем высшей творческой мысли, для интеллигенции в первом поколении оказались неподъемными. Эту новую культуру советской интеллигенции – «инженеров человеческих душ» – Зиновьев подметил четко. Социальный хамелеон в этой среде расцвел ярким цветом – у людей этого круга репутация борцов с режимом органично уживалась с хваткой средней руки горожанина в первом поколении, умело вырывающая все мыслимые и немыслимые блага у этого режима.
– Кто захочет читать о себе правду? Зиновьев отчетливо понимал природу своих личных проблем и всегда говорил, что его научное окружение прежде всего нетерпимо к нему, власть и карательные органы применяли силу в последнюю очередь по просьбе этого самого окружения. Одним из организаторов своей травли он считает одного из своих соратников в сфере философской мысли второй половины ХХ века в СССР Эвальда Ильенкова. По мнению многих, оборотной стороной травли Зиновьева для Ильенкова стало непризнание среди западных ученых, что привело его к самоубийству. Их жизненный опыт диаметрально противоположен – Эвальд Ильенков принадлежал к «золотой молодежи» своего времени, и того внутреннего стержня, который был у Зиновьева, ему как раз не хватило.
– Как бы там ни было, но «Зияющие высоты», по признанию самого Зиновьева, оставались настольной книгой Юрия Владимировича Андропова. Михаил Суслов – второй человек в партии – требовал семи лет лагерей и пяти лет ссылки. Андропову удалось все смягчить и спустить на тормозах. После выхода «Зияющих высот» в 1976 году каждый советский дипломат считал за честь привезти в СССР хотя бы один экземпляр этой книги. Ее читала вся богемная Москва, читала и узнавала в героях самих себя или своих знакомых. Но Зиновьева обидели все, дружеские отношения сохранились только с Владимиром Войновичем. Это был трудный период в его жизни, он потерял работу, была уволена и его жена. Семья распродавала книги и вещи, перебивалась случайными заработками. На что он надеялся?
– Я полагаю, что он об этом и не думал. Он с женой готов был к такому повороту событий, они вместе принимали решение и знали, что их ждет. Он сказал свое слово и надеялся на судьбу, а она к нему всегда благоволила. Главным итогом было уважение к автору и крайняя форма агрессии – он смог это сделать, смог переступить через страх, а такое не прощается. Зиновьев первым сделал диссидентов и деятелей подполья литературными героями. Он видел в этом ярмарку тщеславия, спроецированную на игру КГБ и западных спецслужб. Процитирую из раздела о диссидентах «Оппозиция за работой» финальную часть: «Прибежала Спекулянтка.» Эй, вы, – сказала она, – лопухи! В ООН зарплату дают! Айда! Мы там очередь уже заняли».
– Самым удивительным, на мой взгляд, было то, что Александр Зиновьев, не переносивший нецензурной брани и с брезгливостью относившийся к своим коллегам, использовавшим русский мат при разговоре, название городу, где происходили основные события, дает Ибанск. Что это?
– Мне думается, что это его личная оценка уровня культуры того слоя, в котором он жил и вращался. Понимаете, интеллигенция того времени могла выдержать нелицеприятные оценки его академического круга, который обслуживал или входил в высшие органы власти. Но апофеозом книги стала его оценка культового места того времени – Театра на Таганке. Он, по сути, сказал то, о чем думали практически все, понимая всю степень искусственности и притворства новых «властителей дум»: «Огромной популярностью в этот период пользовался Театр на Ибанке. Первоначально, еще во времена Хозяина, Театр был самодеятельной студией при Органах, где допускалась значительно большая свобода творчества, чем в прочих учреждениях Ибанска. Театр выдвинул и провел в жизнь два подлинно новаторских принципа. Первый принцип – актеры и декорации в театре не играют никакой роли. Играет режиссер. Это – театр режиссера, а не актера. Второй принцип – содержание пьесы не играет роли. Все зависит от того, как ее прочитать. И читать нужно старые пьесы, но по-новому.
А дело происходило так. Избирает Режиссер пьесу, разрешенную начальством и бичующую язвы капитализма. Прочитывает ее по-новому. Совместно с Братом, разумеется. И с участием Распашонки, любимца Органов и американцев. И вот – спектакль. Зрителей битком. Половина – иностранцы. Другая – стукачи. Третья – остальные. В кассе билеты купить невозможно, ибо они распределяются по посольствам и министерствам. В зал со сцены летят слова: Репрессии, Расстрел, Концлагерь. Палачи... А у кого репрессии? У нас, конечно. У кого расстрелы? У нас. Кто палачи? Наши. И зал разражается бурными аплодисментами. Все встают и с восторгом смотрят друг на друга и на сцену. Все чувствуют себя участниками великого дела. И идут по домам продолжать трепотню с таким видом, будто они только что были на баррикадах или, по крайней мере, заявили смелый протест. Суть Ибанки, говорил Болтун, состоит в том, что в качестве декабристов начинают воображать тех, кто ставит разрешенную начальством пьесу о декабристах, предварительно обсудив постановку на братсобрании и заручившись одобрением высших идеологических инстанций. А зрители расценивают эту пьесу и свое участие в ее просмотре как участие в восстании». Кто ж такое может простить?
– Сама жизнь все расставила по своим местам. Режиссер вернулся, и начался период распада театра. Причина? Все было просто и ясно – собственность в историческом центре Москвы. То, что казалось когда-то великим, на поверку было банальным стремлением хорошо жить, вкусно есть и сладко спать. Мы с Вами наговорили много разных умных, а возможно, и непонятных слов. Но сам объект разговора стоит этого. Какова для нас всех практическая польза работ Александра Зиновьева сегодня?
– Зиновьев заставляет думать, не искать простых решений. Реальная жизнь не укладывается в двухцветное понимание мира. Все гораздо сложнее, но вместе с тем и просто. Главная мысль Зиновьева – нас губит притворство и фальшь…
